Глава десятая

§ 52. Печати частных лиц. "Где рука, там и голова", - вот правило, которого строго держалась наша древняя юридическая практика, и приложение руки считалось необходимым признаком выражения воли и согласия лица на какую-нибудь сделку.

Правило это буквально исполнялось в древней России, пока большее и большее распространение грамотности не дало полного значения другой пословице: "Что написано пером, того не вырубишь топором". Как на печатях духовенства изображение руки с означением, чья она, было существенным, так и частные лица считали акт твердым, когда прилагали к нему свою руку, т.е., намазав ее чернилами, налагали на бумагу, на которой получался таким образом верный ее оттиск, или вместо того рука обводилась чернилами. Таким образом видны были величина руки, ее склад, покрой, и если с течением времени необходимо было, в случае спора, сомнения, поверить, есть ли это действительно рукоприкладство того лица, кому оно приписывалось, стоило только приложить руку к ее изображению, и истина открывалась сама собою. Не всегда, конечно, был этот способ поверять рукоприкладство благонадежен, тверд и удобен: малейшая перемена в росте, складе, сгибе руки давала повод к сомнению, та ли изображена рука, за которую она выдавалась, тем более, что точное очертание руки потребовало бы много времени и что малейшая в том неточность или по злому умыслу, или (что могло встречаться чаще) по неосмотрительности могла бы повлечь за собою затруднительное и нередко долговременное разбирательство. А потому лица, которым необходимо было часто прикладывать свою руку к разного рода бумагам, употребляли вместо того печати, на которых изображалась рука с надписью, чья она (Bulletin de la classe des sciences Historiques, philologiques et politiques de l'Academie Imperiale de St. Petersbouxg. 1844. Vol. 2. P. 4-5. Ср.: в "Сыне Отечества" за 1852 г. нашу статью: "Общие основания системы договоров и обязательств по началам русского законодательства". Ст. 1-я. С. 73-75), впоследствии с означением имени того, кому она принадлежала, и, наконец, с известными эмблемами. Последние до начала XVIII в. не были, по выражению Котошихина, породными, и каждый прикладывал такую печать, какая у него случалась, отчего у бумаг, в разное время писанных, печати одного и того же лица были разные. "И у тех новых писем с старыми письмами многая печати разнятся" (Котошихин Г.К. Указ. соч. С. 22). И действительно, мы встречаем древние документы, припечатанные теми или другими печатями совершенно случайно, потому, быть может, только, что других предметов, с которых мог быть снят слепок, не случалось; так, одну духовную грамоту 1473 г. Степана Лазарева запечатали священник "и мужи все и дьяк деньгою Новгородскою" (Акты Юридические. №411); другое завещание 1482 г. запечатали "хресцем, телником поповым Ивановым" (Акты юридические. № 412), иногда запечатывали крестом (Там же. №413) и т. д. Подобная печать была нераспознаваема: для предупреждения отпирательства от нее служили, быть может, те свидетели, которые стояли у печати и означались в самом акте, печатью утвержденном (Иванов П.И. Описание Государственного архива старых дел. М., 1850; Временник Моск. о-ва истории и древностей российских. Т. 4. Смесь. С. 14-21). С этою же целью к частным актам, грамотам, о твердости которых особенно заботились, прикладывались печати князя или должностного лица, которого звание было означаемо на самой печати (Иванов П.И. Указ. соч. С 219). Правило это прямо выражено в Псковской судной грамоте: "Вольно инде написати, а князю запечатать; а не запечатает князь, ино у святей Троицы запечатать, в том измены нет" (Псковская Судная грамота, составленная на вече в 1467 году. Одесса. 1847. С. 9). Этим объясняется и изображение на печати, привешенной к одной замечательной грамоте XIII в., описанием и истолкованием которой наука обязана господам Срезневскому и Неволину. Печать эта свинцовая, темно-синего цвета и сплочена из двух пластинок, между которыми продет снурок. На одной стороне печати изображен лик св. Тимофея, как можно судить по надписи: слева видно αγ, вероятно, начало слова Αγιοζ (святый), а справа — ТИ МО ФЕI на четырех строках. На другой стороне изображен шестиконечный крест и над ним буквы: слева ΙС, а справа ΧС. С первого взгляда очевидно, что печать эта не могла принадлежать частному лицу, она должна быть княжеская и без сомнения принадлежит великому князю Довмонту (Тимофею), что вполне соответствует приведенному правилу из судной Псковской грамоты и объясняется самым текстом грамоты: ее писал Довмонтов писец (Зап. Имп. археол. д-ва. Т. 3. С. 221-267).

Недостаток грамотности в народе заставил его рано обратить внимание на печати, которые бы могли заменять подписи. При этом видим опять применение тех же начал, по которым образовались другие виды печатей: в них существенны с одной стороны надпись, чья печать, а с другой изображение, и чем печати древнее, тем эмблемы на них проще и незамысловатее; так, на трех Двинских грамотах (духовной и двух купчих), от XIVв. сохранившихся, привешены двусторонние свинцовые печати. Все эти акты без подписей и утверждены печатями, из которых на одной надпись Ивана Петровича, на другой печать Дементья Олексеева, на третьей печать Трифона (О)сипови(ча), а на оборотной их стороне изображены кресты разных видов (табл. XIII, рис. 12) (Лепехин И.И. Путешествие академика Ивана Лепехина. Спб., 1805. Ч. 4. С. 419 и след.; Письмо Корреспондента Академии Крестинина к члену ее Озерецковскому). Имя владельца печати, на ней изображенное, обеспечивало ее неприкосновенность. Для той же цели мог служить и крест, символ святости, а если вспомним, что в самой грамоте отмечалось, кто был свидетелем при приложении печати, кто стоял у печати, то нельзя не согласиться, что при этих условиях печать имела вполне твердость подписи. Удобнее, впрочем, были для частных людей перстни с надписями и изображениями. Предпочтением, которое оказывалось подобным перстням и кольцам, объясняется их множество; из описи, напр., наследству, выданному княжие Лыковой после дяди ее Стрешнева, открывается, что к ней перешло тридцать восемь перстней, ценою в триста сорок один рубль. Конечно, большая часть из этих перстней отличалась богатством камней, украшениями финифтью и т.п.; но в числе их есть и "пять перстней с печатьми, цена тринадцать рублев" (Временник Моск. о-ва истории и древностей российских. Т. 5, отд. 3. С. 23-24). Этим же объясняется и то, что в разных местах России откапывали и до сих пор откапывают перстни разных видов, из различных металлов и с самыми разнообразными эмблемами: но общим у них признаком остается то, что в средине помещалось какое-нибудь изображение: гемма или подражание ей и вообще какая-нибудь фигура, а вокруг на ободочке имя владельца, с прибавлением слова печать или же без надписи.

Что касается до изображений на перстнях, то они распадаются на два разряда, существенно различных, а именно: 1) печати без всяких геральдических признаков в эмблеме и атрибутах и 2) с геральдическими атрибутами. Последние по времени относятся к эпохе, к нам ближайшей; поэтому мы начинаем с первых.

Геммы, видели мы, были любимы нашими князьями, и большая часть печатей их состояла из антиков, вставленных в именные ободочки. При незавидном состоянии в древней России искусств и художеств этот род печатей был выгоден и удобен. Предположить должно, что антиков у нас было много, а страсть к ним разделяли и частные люди. В печатях их видим иногда прелестные образцы древнего искусства. Именные ободочки там, где буквы сохранились на слепках, обличают, кому печать принадлежала, а если владетель ее есть лицо историческое, то становится известным, какого она века. На других не осталось этих следов: надписи, может быть, или совсем не было, или она стерлась, но тем не менее печать по своей фигуре заслуживает внимания, и мы приведем некоторые из таких экземпляров, еще не изданных. Если акт утвержден печатями нескольких лиц, что и было означаемо в самом документе, напр. "к сей даной (1639 г.) Василей Петрович Наумов, да Микита Наумович Беглецов печати свои приложили", то, несмотря на недостаток подписей, свидетельствующих, кому принадлежала какая печать, можно без ошибки заключать, что первая с левого края принадлежала тому, кто первый упомянут в подписи или даже в начале акта, вторая — тому, кто за ним следовал, и т.д. Средство это очень часто открывает истину в разысканиях при недостатке других данных.

В исчислении княжеских печатей не было помещено нами печатей тех лиц, которые, хотя и происходили от владетельных князей, во время написания акта снизошли уже на степень частных людей; так, в написанной в 1498 г. духовной грамоте князя Ивана Юрьевича Патрикеевича о разделе имения его детям, князьям Василию и Ивану, равно как княгине Авдотье, привешено семь восковых печатей на шелковых малиновых снурках. Первая с левой стороны печать княгини Авдотьи Ивановны (такова надпись) имеет изображение полуживотного и получеловека, держащего в одной руке меч, в другой щит. На второй печати видно летящее чудовище, как бы летучая мышь, и по сторонам заглавные буквы, означавшие владельца печати; затем две небольшие печати, состоявшие также из гемм (надписи стерлись), с изображением человека влево. К этой же духовной приложил свою печать зять завещателя, князь Семен Иванович (вероятно, Ряполовский): персона сидит на скамье и держит в руках стрелы (не Геркулес ли это?). Свидетелями при написании этого акта были, как сказано в самом завещании, Иван Голова да Дмитрий Владимеровы дети Григорьевичи. На печати первого видим человека впрям: в правой руке он несет светоч, при виде которого два животные у ног его бегут в противуположные стороны; вокруг надпись: Печать Ивана Володимеровича. Наконец, на последней (не видно надписи, она, вероятно, другого свидетеля) изображен князь верхом, на правой руке у него сокол — эмблема, которая часто встречается на московских монетах (табл. V, рис. 8).

Эмблемы, которые частными лицами избирались для печатей, были самые разнообразные, состояли из птиц, рыб и всех видов животных, из трав, кораблей, всего чаще из людей и коней, одних или в сочетании с другими фигурами. Для образца мы приведем некоторые из печатей, нам известных и еще не изданных: 1) Константина Григорьевича Заболоцкого, жившего при вел. кн. Иоанне III: на печати его видно изображение головы, обращенной вправо. Она в повязке и оканчивается античною драпировкою (табл. XI, рис. 10); 2) ко времени великого князя Василья Ивановича относится печать Угрина Федоровича Кутузова с изображением человека, обращенного влево: он держит в правой руке какое-то оружие, а левою хватает птицу (не Ивиковы ли это журавли?) (табл. XI, рис. 11); 3) Василия Михайловича Чертенка-Заболоцкого (XVI в.) — женская головка на полотне, в драпировке (табл. XI, рис. 8); 4) печать князя Юрья Васильевича (надпись вокруг): обращенная влево прелестная античная голова с бородою. Убранство волос венком, ниспадающим до плеч, не оставляет сомнения в византийском происхождении этой геммы (табл. XI, рис. 12); 5) на печати кн. Петра Васильевича (?) - львиная голова (табл. XI, рис. 13); 6) у кн. Андрея Ивановича (?) — женская голова, обращенная влево (табл. XI, рис. 14); 7) Семена Васильевича Колтовского печать, приложенная к межевой выписи 1623 г., носит изображение оснащенного корабля; 8) сложнее эмблема на печати стольника и воеводы Калины Григорьевича Благово, утвердившего ее выпись Сийскаго монастыря игумену об освобождении монастырских дворов от разных сборов: государь на престоле с короною на голове и с державою в левой руке, правою указывает на простертого у ног его человека, над которым два других человека держат поднятый меч, как бы сбираясь отсечь ему голову. Печать эта сохранилась хорошо, и есть, вероятно, изделие запада (табл. XI, рис.15); 9) у Романа Федоровича Киреевского (от 1629 г.) на печати видно дерево, покрытое листвою. Вокруг него обвилась змея, как бы хранящая плоды, к которым протягивают руки два человека. (Не хотел ли художник изобразить здесь историю грехопадения праотцев?) Подобная же печать была у Василия Петровича Наумова (1639 г.); но выше всех исчисленных по красоте 10) печать князя Ивана Андреевича Булгакова: в средине ее Леда ласкает лебедя - прелестная гемма (табл. XI, рис. 16) и 11) изображение Геркулеса, держащего в руках змей (табл. XII, рис. 1).

Как у князей не всегда были подлинные геммы в печатях, а вместо них встречаются изображения, очевидно, снятые с хороших образцов, так и частные лица пользовались печатями, сделанными в России. На них изображались также звери, птицы, монограммы и иные знамена. Выбор их в каждом частном случае зависел, разумеется, от лица, их выбиравшего, но раз усвоенное знамя становилось как бы непременным спутником человека в его гражданской деятельности, срасталось с ним, и нет ничего необыкновенного, если знамя это находило себе место и на печати. Название знамени заменяло нередко наименование лица, которому оно принадлежало, напр.: "Ходили знамя косы на черте" (изображение знамени следует после каждого названия); "да знамя калита с поясом, да знамя калита же с рубежем, да знамя лежая с двумя рубежи, да знамя локотки и т.д." (Акты юридические. С. 186, 212-213; Текст Русской правды на основании четырех списков разных редакций / Изд. Н. Калачова. М., 1846. Ст. CXXIX. С. 131), встречаем мы в межевых, судебных и других актах. Всего чаще, разумеется, употреблялось знамя креста, как самое уважаемое, твердое и доныне самое обыкновенное между людьми неграмотными, для замены подписи.

Что употребление знамени было разрешено официально, доказывается тем, что приложение его к разного рода актам десятильником, поповским старостою и другими должностными лицами требовалось законом, а значение, которое ему придавалось, может служить только доказательством его распознаваемости и общеизвестности. Цель, для которой знамена были установлены, во всяком случае, достигалась вполне: подпись лица заменялась печатью, и способ этот так удобен при малом распространении грамотности в народе, что даже Уложение царя Алексея Михайловича и последующее наше законодательство дозволяют употреблять знамена (Уложение. Гл. X. Ст. 161; Указы 1665 г. марта 9 (№ 1111); Указ 1698 г. дек. (№ 1387)), точно так, как и теперь в деревнях и обществах удельных крестьян головы, старосты и т.п. должностные лица, если они безграмотны, заменяют подпись свою на бумагах по обязанностям службы приложением особой печати, с означением на ней, чья она (Свод учреждений губернских. Т. 2. (Изд. 1842 г.) Ст. 5207, 5209. Ср.: Указ 1822 г. июня 30 (№ 29092). Сенатский).

Для образца мы приведем несколько печатей, сделанных в России, и начнем с важнейшей и бывшей доселе неизвестною: это печать боярина и дворецкого Григория Васильевича Годунова. Изображение всадника есть одна из примет гербов для родов татарского происхождения, но, не имея достаточных доводов для того, чтобы придавать такое значение эмблеме, видимой на печати боярина Годунова, мы должны ее признать лично принадлежащею означенному боярину Григорию Васильевичу, тем более что точно такая же эмблема видна и на печати Сергея Федоровича Аксакова, приложенной к межевой выписи 1668 г. (табл. XII, рис. 2); печать же боярина Годунова сохранилась на правой грамоте, данной им Суздальскому Спасоефимьевскому монастырю 22 апреля 1586 г., всадник едет вправо, круговая надпись стерлась. Иногда к всаднику прибавлялись и иные еще фигуры, напр., на печати (1598 г.) боярина Волконского, сколько можно заключать по сохранившейся надписи, обращенный влево всадник держит в правой руке меч. Епанча на всаднике развевается подобно тому, как в московском гербе, но под ногами лошади бежит собака (вместо дракона) (табл. XII, рис. 3). Также изображение всадника в броне и с мечом видно на печати Богдана Борисовича Воейкова 1618 г. (табл. XII, рис. 4). В Лихвинском уезде в числе других вещей было открыто в недавнее время несколько перстней, на одном из них грубо изображен морж или другое какое-то морское животное, на другом представлена птица с распущенными крыльями и головою, обращенною вправо, в третьем монограмма из четырех узлов, крестообразно расположенных, на четвертом вырезано два листa, расположенные друг против друга в клеймах, наведенных чернью, самые же листья оставлены белыми, и, наконец, на пятом представлен в круглом черном поле белый цветок или белая пятилистная ветка.

В Карабановском музее сохранилось также несколько перстней и печатей именных: с надписями - печать Неметинова, перстень Бориса Богданова, а в средине этой надписи видны очертания фигуры рыцаря и дракона, печать князя Бориса Михайловича Лыкова (Филимонов Г.Д. Указ. соч. Табл. XXXIX-XL, рис. 5, 7,14). Во Владимире-на-Клязьме найден вместе с монетами перстень с печатью (относимый к XIV или XV столетию) : на сердолике в средине печати изображен зверь, бегущий влево, с расправленными когтями, хвостом, склоненным к спине, и головою, обращенною назад, вокруг надпись: Печать Нестера Турова.

§ 53. Считаем лишним прибавлять, что ни одна из приведенных печатей не может иметь притязания на то, чтобы считаться гербом: им недостает как геральдических атрибутов, для герба необходимых, так и той неизменяемости и наследственности, без которых герб не может существовать. Если на некоторых печатях, от XVII в. сохранившихся, видим первый признак, т.е. атрибуты западных гербов, как-то: корону, щит, щитодержателей и т.п., то недостаток второго признака на печатях этой эпохи отнимает у них характер гербов. Что же касается до источника, из которого могли быть заимствованы нами геральдические атрибуты, то достаточно заметить, что в Польше гербы употреблялись издавна. По присоединении к ней древней области русской — Литвы, этот признак благородства был сообщен и литовским родам: они примыкали к фамилиям польским, сообщавшим им свой герб. Стоит только просмотреть старопечатные книги львовские и острожские XVI и XVII вв., чтоб убедиться, какое значение имели здесь гербы. Почти на каждой книге герб автора или того, кому было посвящено сочинение с громкими по большей части виршами, восхвалявшими доблести фамилии и достоинства лица. Не говоря о других сношениях с Литвою, этим путем должна была дойти к нам идея о гербах. Их, конечно, продолжали употреблять литовцы и поляки, перешедшие в службу русского царя, а по образцу их могли делаться печати и для русских; но, повторяем, нельзя признавать их за гербы, как потому, что одна и та же эмблема не принадлежала всему роду и всем лицам, от одного родоначальника происшедшим, так, с другой стороны, потому, что она была лишена той наследственности, которая характеризует герб. Оттого на некоторых из таких печатей с геральдическими атрибутами видна вокруг надпись с названием лица, кому она принадлежала.

Мысль нашу всего лучше объяснит печать князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Князья Пожарские происходят от князей Стародубских и должны бы иметь в своей печати стародубское знамя, т.е. старый дуб. А между тем письмо свое, отправленное в 1612 г. к австрийскому императору, князь Д.М.Пожарский запечатал совсем иною печатью. В щите представлен орел или коршун, клюющий мертвую голову (не турка ли, как в гербе Шварценбергов?) (Spener. Lib. 2. Р. 528). Щит держат два льва, геральдически верно изображенные, над щитом корона, а внизу печати извивается дракон. Вокруг надпись: Стольник и воевода князь Дмитрей Михайловичь Пожарской Стародубской (табл. XII, рис. 6) (Миклошич. Slavische Bibliothek. Wien, 1851. Bd. 1. P. 19-42. Ср.: Памятники Дипломатических сношений Московского государства с Англиею. Спб., 1883. Т. 2. С. 1406, 1422). При первом взгляде на эту и подобные ей печати является мысль о сходстве их с печатями княжескими, состоявшими из гемм, в именные ободочки вставленных. Не бралось ли изображение в печать из чужого, иностранного герба без всяких дальнейших рассуждений? На это наводят нас и некоторые другие печати с геральдическими признаками, относящиеся к XVII в., так, напр., фигуры в печати стольника Федора Саввича Нарбекова 1676 г. - шотландские (табл. XII, рис. 5). Далее, знамя на печати боярина Федора Ивановича Мстиславского, сохранившееся на отписке его 1611 г. к королю Польскому Сигизмунду III и Владиславу Сигизмундовичу, составлено совершенно по правилам геральдики. Это коронованный лев, обращенный вправо: он стоит на задних лапах с когтями, расправленными на передних. Иностранное происхождение этой печати обличается латинскими буквами, поставленными на верхнем краю щита: T.D.C.D.M, могшими означать: Theodor dux... Mstislawsky (СГГД. Т. 2. С. 489). Еще яснее иностранная надпись на печати стольника Ивана Михайловича Афросимова, сохранившейся на межевых выписях 1675 г. В щите, совершенно правильно обозначенном, изображен одноглавый коронованный орел (наподобие польского). Он повторяется в нашлемнике. Корона и намет геральдически верны. Печать эта оттиснута на воску, и бывшая вокруг нее надпись едва видна: буквы, однако, латинские (табл. XII, рис.7). Как литовцы и поляки, переходя в московскую службу, приносили с собою свои родовые гербы, так, с другой стороны, и русские, переселявшиеся в Польшу, получали герб. Достаточно в этом случае указать на князя Андрея Михайловича Курбского; предки его идут от прародителя Владимира Мономаха, поколения князей Ярославских. До 1563 г. князь Андрей Михайлович Курбский служил верно своему отечеству, а в это время он изменил ему и перешел в службу короля Польского (Курбский A. M. Сказание князя Курбского. 2-е изд., испр. и доп. Н.У. Спб., 1842. Предисл). В Польше ему дан был герб, который подробно описан у польского геральдика XVII в. Окольского с объяснением при том, почему этому лицу присвоена эмблема — обращенный вправо лев, стоящий на задних лапах, с поднятым хвостом и высунутым языком. Вокруг щита венок из цветов. "Лев — царь зверей, — говорит геральдик, — и если он украшает герб какого-либо благородного мужа, то служит признаком большой храбрости и особенного благоразумия. По преданию, был он изображен на печати Агамемнона и Помпея. Курбский, продолжает тот же автор, был замечателен по происхождению, как родственник царя Иоанна Васильевича Грозного, по значению своему, как предводитель войск московских, и по храбрости, как победитель многих неприятелей. Не менее замечательно было его счастие, если, изгнанник и беглец, он был принят с почестями королем Августом. Наконец, обширны были его умственные дарования, если он на старости изучил в короткое время латинский язык, бывший ему прежде не известным" (Orbis Polonus autore Okolsky. Cracoviae, 1641. Vol. 1. P. 504-505). Так объясняет этот герб польский автор, смотревший на измену Курбского с своей точки зрения. Мы с своей стороны заметим, что лев был известен в России издавна как символ мужества и благородства. Он вместе с единорогом имел у предков наших особенное значение, бывал знаменем на печатях, украшением на зданиях, кубках и пр.

§ 54. Общий вывод о печатях. Потребность в печатях выработала и те общие начала, по которым они составлялись у нас в течение пяти-шести столетий. Замечательно единство, проявившееся в печатях самых разнообразных как по лицам, которым они принадлежали, так и по целям, для которых служили. Изучение их ни в каком случае нельзя считать чуждым нашей геральдике, если смотреть на нее как на науку и полагать с правильной точки зрения, т.е. исторической. Этим только путем можно найти в ней смысл, в котором ей так часто отказывают. Было бы, конечно, пристрастно и значило бы увлекаться своим предметом, если бы мы стали отвергать всякое влияние Западной Европы на отечественную геральдику, но, с другой стороны, после всего вышесказанного можно ли сомневаться, что эмблемы для гербов государственного и княжеских образовались у нас самостоятельно, путем историческим, имеют смысл, значение, а не заимствованы бессознательно. Не лишены также значения эмблемы в других гербах, и дело науки есть, разделив их на группы, найти для каждой из них особые приметы и подчинить составление у нас гербов правилам, выработанным также не произвольно, а долговременною практикою. Полное развитие в подробностях и в приложении к делу найдет себе эта мысль в следующей, третьей, части нашего труда, для которого две первые служат только введением, как бы приготовлением.